Сельскохозяйственная колония для беспризорных

Детский дом, в посёлке Тургояк, на берегу озера Тургояк начал свою работу 16 июля, 1920 года, как первая сельскохозяйственная колония для беспризорных правонарушителей. В Челябинской губернии после нескольких неурожайных лет основная ставка на обеспечение воспитанников продуктами делалась на собственное приусадебное хозяйство.

Учреждение просуществовал до конца 90-ых годов, несколько раз меняя свое название и назначение, но всегда служила нуждам детей. В наше время на этом месте построен отель «Крутики».

В 20-ые годы на здании колонии была установлена мемориальная доска, с надписью – «Здесь, с 1920 года, по 1926 год размещалась колония для беспризорных детей, жизнь которых отражена в рассказе Л.Н. Сейфуллиной – «Правонарушители». Доска просуществовала на здании до последних лет работы детского учреждения.

Первый директор

Первым директором и педагогом детской колонии Сергей Павлович Михайлов. По воспоминаниям современников именно, во многом благодаря его усилиям удалось обеспеить детей пропитанием, теплом и одеждой. Миасс в те годы, только начинал приходить в себя после череды голодных лет.

Цитата из газеты «Миасский Рабочий» от 1972 года - «Здесь, на крутизне набережной, создал единую трудовую колонию и за¬нялся большим делом, воспитанием нового человека. Он сделал все возможное, чтобы спасти детей от физической и моральной гибели»

В краеведческом музее хранятся воспоминания одной из воспитанниц колонии Марии Васильевны Копыловой. Она вспоминает: «В Тургоякской детской поляне в 1926 г. я жила шесть месяцев. В колонии было 220 воспитанников, 17 воспитателей. 3 завуча. Имели свои мастерские. Было большое хозяйство кролики, куры, поросята. В колонию приезжала писательница Сейфуллина. А также артист Качалов и писатель Безымянский. Чудесное природное окружение: озеро, лес и горы, неутомимый полезный труд в своем хозяйстве в сочетании с учебой в школе оказывали благотворное влияние на подростков. Из стен детского дома дети выходят и уходят в широкую жизнь, наполненную радостью и удовлетворением»

Сейфуллина и ее «правонарушители»

Лидия Николаевна Сеифуллина - — секретарь Сибгосиздата. Участвовала в работе журнала «Сибирские огни», в газетах, в том числе в «Советская правда». Наибольшую известность писательнице принёс рассказ – «Правонарушители» материалы для которого собирались в Тургоякской колонии.

Летом 1921 г. Лидия Николаевна приезжала сюда со своим мужем по приглашению Михайлова. Колонисты приняли ее настороженно. Но вскоре они оценили ее как великолепного рассказчика.

Василий Федорович Игнатов, воспитанник колонии, вспоминал: «Рассказывала она нам ‘'Синюю птицу”. Как рассказывала! Потом не давали ей проходу». Лидия Николаевна Сеифуллина, находясь в колонии, наблюдала за жизнью ребят, но никаких записей не вела. Вместе с ребятами она обедала, ездила на лодке, ходила в лес собирать ягоды и грибы.

В 1937 году на даче в Переделкино, где они живут с мужем, его неожиданно арестовывают. Она пытается добиться правды, вызволить мужа, но ничего не получается. Известие о его расстреле Лидия так и не получает, но зато к удивлению многих на 50-летие ей вручает орден Трудового Красного знамени всесоюзный староста Михаил Калинин. С первых дней Великой Отечественной войны Сейфуллина просится на фронт. Ее просьбу удовлетворяют только в 1942 году, когда она совершает несколько поездок в качестве военного корреспондента. Она рассказывает о подвигах гвардейцев, за что получает среди бойцов и командиров прозвище «Мамаша гвардия».

Новое название

В 1926 колония получает новый статус – Детский дом для трудновоспитуемых детей.

В 1954 году директором детского дома становится Шаповалов Семен Павлович. Воспоминания дочери , Надежды Семеновны:

Директором детского дома № 1 работал приблизительно с 1950 по 1958 г. По рассказам родных знаю, что до его прихода в детский дом за год сменилось несколько директоров. Его вызвали в горком партии и предложили быть директором. Знаю, что много детей было из Москвы и Подмосковья. Отцу удалось наладить дисциплину, создать атмосферу домашней обстановки Хозяйство, которое удалось завести, позволяло нормально питаться. Были свои гуси, куры, свиньи и несколько лошадей для перевозки грузов. Огород садили сами. Засолку делали в бочках и соленья использовали зимой для приготовления пищи. Учились детдомовцы в школе № 20.

Учились с поселковыми ребятами.

Летом в детском доме вводился режим пионерского лагеря. Утром — зарядка, днем — сончас. Много времени проводили на берегу озера. С появлением в хозяйстве грузовика выезжали на сбор в Уйский район. Попасть в команду сборщиков хотели многие. Поэтому выбирали только тех, у кого не было замечаний. Часто ходили в походы с ночевкой. Отец старался, чтобы дети были одеты хорошо и разнообразно. На складе в Челябинске подбирал одежду так, чтобы и фасон и расцветка были модными.

Все очень любили отмечать праздники, особенно Новый год. В столовой ставили большую елку, и каждый старался сделать для нее какое-нибудь украшение, в Дед Мороз, кто-нибудь из сотрудников, вручал сладкий подарок. В нем обязательно было яблоко и мандарин — экзотический. по тем временам, фрукт».

С 1958 г. ПО 1964 г. директором детского дома был Виктор Александрович Руднев. По образованию физик. На первом году работы посадил березку. С этой березки повелась традиция сажать деревья. Он говорил. «Вы уйдете, а память о вас останется»

Виктор Александрович был ласков с детьми, никого не отчитывал без причины. Обо всем рассуждал. В режие детского, дома существовал трудчас. И нет среди ребят лентяев. ведь они понимают, что это делают для себя и своих товарищей.

В отряды входили старшие воспитанники и совсем маленькие Старшие шефствовали над младшими. Организован был клуб «Эврика - Ребятам повезло. Чуткие, заботливые педагоги и воспитатели старались сделать их жизнь интереснее и заботились о пэм, чтобы их детство было счастливым и светлым.

С 1964 г. детский дом становится школой-интернатом № 1 в поселке Тургояк.

Окончание Тургоякского периода

В 1998 году школа-интернат для глухонемых детей (новый статус) переезжает на машгородок, в помещение детского сада по адресу Вернандского 13, а вся территория и строения передаются под строительство отеля.

Директором интерната в настоящее время является Серов Михаил Петрович.

Воспоминания воспитанника детского дома

Я благодарна вам за всё

• Сёстры Глуховы Ира и Галя (справа, ныне Васёва) у главного корпуса Сёстры Глуховы Ира и Галя (справа, ныне Васёва) у главного корпуса
• Я и сестра Ира 9 мая 1957 года на поляне возле корпуса Я и сестра Ира 9 мая 1957 года на поляне возле корпуса
•  

Посвящаю всем воспитанникам Тургоякского детского дома № 1

Ещё и года не прошло, как я приехала из больницы, где, казалось, пролежала целую вечность – весь учебный год. Мои одноклассники пошли в третий класс, а я – во второй, хотя врачи категорически запретили мне пойти в этом году. Но никто меня не мог удержать, я ослушалась. Ослушалась и хлебнула немало горя. Мои глаза не воспринимали той ясной картины, которую я видела раньше : всё было какое – то тусклое, то сливалось, то расплывалось, то было какое –то серое. Но самое страшное было то, что я ничего не помнила из прочитанного. Не понимала я своим детским умишком и то, почему я до школы знала все стихи. Которые учил брат пятиклассник, а тут – две строчки, а я не могу их запомнить. У меня другая учительница - очень грубая, ругает за всё, ребята смеются, я плачу от обиды и непонимания. Но, вдруг, меняется в корне жизнь всей семьи. В Копейске мы живём всего несколько месяцев, живём на квартире восемь человек. Спим на полу. Мама часто болеет, сёстры работают в три смены, мы иногда просыпаем школу. Да и нет того , другого- это не то, что в деревне. Мы вновь переезжаем на другую квартиру и снова меняем школы- 17 на 21, а её на 39. Учительница этой школы строгая, совсем не такая, как наша Клавдия Андреевна. - Эта не любила меня и решила избавиться,- так думала я. И вот я с младшей сестрёнкой попадаю в детский дом. Сначала нас привезли в Злоказово, но месяца через четыре нас и ещё двоих - это Галю Замашкину и Серёжу Муратшина, как имеющих слабое здоровье, отправляют в Тургоякский детский дом. Первые месяцы я очень плакала, а домой писала, чтобы нас забрали отсюда, что я согласна есть одни шкурки от картошки, которые варились маленькому телёнку и мы ели вместе с ним., но только бы быть дома… Сестрёнка привыкла быстро. За лето мы поправились, набрали вес. Всё было хорошо. Прекрасные условия, замечательные воспитатели- это Неизвестных Ираида Александровна, Ячевская Серафима Алексеевна, Печорина Панна Петровна. Удивительный человек- директор Шаповалов Семён Павлович, который никогда на нас не повышал голоса. Помню, нагрубили мы однажды нашей Марии Ивановне Кулешовой, она пожаловалась директору. Пригласил нас с Валей Ложкиной Семён Павлович к себе в кабинет и добром по- отечески дал нам понять, что мы не правы. И так всегда и со всеми. Я была очень ершиста, но он - и не таких, как мы, укрощал добром и лаской. Боже! Как мы его любили, какой у нас был порядок! Как он нас опекал, оберегал! Куда мы только ни ездили: и на слёты, и с концертами везде, и к шефам нашим на завод и в часть на праздники. А сколько получали подарков! Живя в детском доме, я все годы училась без троек, поэтому получала подарки и всевозможные поездки. Особенно запомнились две ёлки - это в воинской части колонии и вторая - во Дворце Машзавода в Миассе. Это был 1957 год. Трагедия пришла к нам ко всем неожиданно. Оклеветали нашего Семёна Павловича в нечестности. Трагедия, которая повлекла за собой много событий, и, быть может, искалечила судьбы воспитанников. Для всех это была несоизмеримая утрата. Мы не могли пережить того, что он больше не придёт к нам… Я до сих пор, спустя пятьдесят лет, не могу усомниться в его нечестности. Он был глубоко порядочный, умный, заботливый, добрый, как отец, Человек. Вскоре его не стало. На похороны нас не пустили.

Вместо него пришёл другой. Не то Зубов, не то Зубков. Мы сидели в столовой и, в ожидании обеда, от нетерпения били по столам ложками. Когда вошёл новый директор, мы не заметили. И только зычный голос его: - Прекратить безобразие!- заставил нас на секунду оторваться от дела и повернуть головы в ту сторону, откуда шла команда. Но уже в следующую секунду вилки, ложки и куски хлеба полетели в не принятого нами человека. Не понравился он нам и своим обличьем: лысоватый, с лоснящимся лицом, в очках и чёрных галифе, военного образца. Он замахал руками, прикрывая лицо, выбежал из столовой, на ходу раздавая всем угрозы. Зачинщиков не нашли, но с тех пор жизнь у нас стала напряжённой. Не помогла и военная муштра. Вместе с Семёном Павловичем ушли и наши любимые воспитатели. Другие часто менялись, как и директора. Этого директора мы больше не видели, на смену ему пришёл Зотов- этот был немного помягче, но хапуга ещё тот. Поселился он на территории детского дома в отдельном домике с женой и двумя детьми. Бессменны были у нас тётя Стюра и её муж- конюх, сторож и истопник бани в одном лице – это были милейшие люди. Анна Ивановна Сорокина - отменный повар, но уж очень любила угодить начальству. Всеми нами любимый балагур и баянист - это Иван Тимофеевич Булгаков. Да как его было не любить? Он каждое утро, до подъёма на зарядку, играл нам любимую мелодию: -Лучами красит солнышко стальное полотно, Без устали, без устали смотрю, смотрю в окно.. Мы просыпались, и улыбка озаряла наши лица. Часто вечерами, после репетиций к концертам, мы садились вокруг него и просили его спеть. Голоса у него совсем не было, но когда он пел, казалось, что душа его поёт. А мы просили ещё и ещё. И вот уже в который раз он нам поёт романс о тёмно- вишнёвой шали, а мы слушаем и слушаем. А когда мы ездили с концертами, он гордо выходил на сцену, доброжелательно улыбался зрителям под бурные аплодисменты и, кивнув нам головой, растягивал меха баяна. Концерты шли на «бис». Любимые песни в исполнении Маши Чубарь, Люды Жуковой, Вали Ложкиной, Саши Набоко, Миши Кунакильдина не могли не понравиться зрителям. Их чистые звонкие голоса были достойны высшей похвалы. Я читала стихи, пела в хоре и завидовала тем ребятам, которые лихо отплясывали на сцене. Но у кого не случалось такое, что, вдруг расхотелось идти в школу. День был как по заказу: лёгкий морозец и яркое, яркое солнце. И вот мы - дружная четвёрка- Юра Афанасьев и Толя Боровков, они, как братья, всюду вместе и у нас с Валей было много общего: обе любили спорт, походы, книги, обе хорошо рисовали. Утром, как порядочные ученики, вместе со всеми вышли из столовой и направились в школу, но почему-то не дошли до неё. Пробродив в лесу полдня, вместе со всеми возвращались домой. Только успели дойти до первого порога, как нас там остановили и пригласили зайти на раскаянье. Экзекуция началась, едва мы открыли дверь кабинета директора: - Ну что, прогульщики, думали, что никто не узнает, что вас за это по головке погладят?! Да на вас государство… В итоге он приказал нам раздеться, мы повиновались. От мальчишек нас отличали только косы, поэтому мы разделись до трусов и маек, они у нас были абсолютно одинаковые. Но строгий голос продолжал: - Снимайте всё! Он уничтожал нас своим взглядом и ждал реакции. Мы переглянулись: ну на фиг, ну, наглость. А больше ничего не хочешь? И, не сговариваясь, выскочили из кабинета на улицу, на снег. Без ужина и ещё два дня мытьё полов в рабочих комнатах - это привычная для нас работа. Случилось так, что старшие мальчишки, не выдержав бесконечных несправедливых назиданий со стороны воспитателя, завязали ей подол юбки на голове. Вскоре в коллективе стала назревать волна ненависти, которая привела к страшным последствиям. Ещё осенью мальчики стали по ночам захаживать в спальни к девочкам, сначала к маленьким. Зайдут в спальню, лезут под одеяло, нащупывая голые части тела. Поднимается крик, визг, плач. Пока няня ночная прибежит, а их уже нет. Теперь мы стали закрывать двери, просунув ножку стула в дверную ручку. Но ни какие запоры не выдерживали яростных охотников до приключений. Уже стали выламываться двери или сниматься с петель. И, однажды, среди ночи все девчонки оказались на улице. Не успев одеться, в валенках, закутанные в одеяла, мы стояли на снегу, не зная, что делать. Пришлось временно поселиться на два месяца в изолятор, где на пятьдесят девочек не хватало места на полу вповалку. Тогда некоторые из нас загорелись желанием, отправиться в путешествие, что мы и сделали с Ниной Щитовой. Погуляв в Миассе три дня, мы вернулись, но, увидев, что ни каких изменений не произошло : мальчики – в корпусе, девочки - в изоляторе, сестрёнка моя на месте, я с Ирой Кожевниковой еду дальше к её бабушке в деревню Шахматово. Да, я забыла, в Миассе я поймала «насекомых» и пришлось обрезать косы. Мои косы, которые мама мне растила столько лет! В деревне бабушка оказалась такой чудесной старушкой. Обрадовалась очень, встретила нас как родных, с мороза затолкала на русскую печь, а сама принялась печь пирожки. А через два дня забеспокоилась. Узнав, что мы уехали самовольно, она попросила нас, чтобы мы вернулись. - А то вас, наверное, обыскались, в милицию заявят,- говорила она со слезами на глазах. Но, я вижу, что жалко ей нас отпускать, уж очень она соскучилась по внучке. Поблагодарив бабушку, мы двинулись в обратный путь, не ожидая ничего хорошего. А когда приехали, то узнали, что наше отсутствие никто и не заметил: начались зимние каникулы. И несколько дней уже работает милиция. И вскоре, после некоторых формальностей, наши мальчики- это Коля Маркин, Витя Мажеров, Вова Бычков, Юра Волков и Юра Синельщиков, как главные зачинщики всего происходившего, покидают родные стены, отбывая в другой «пионерский» лагерь. ( Да, простят они меня за то, что я их рассекречиваю. Видит Бог - что мы их очень жалели.) Снимают или уходит, не помню, директор. На его место приходит новый. Этот молодой, с женой, маленьким сыном и сестрой- школьницей, живёт у нас на территории в отдельном доме. С ним мы неплохо ладим, с его детьми сближаемся. Зоя- это его сестра, была чуть старше меня, а малыш такой забавный, ему было года три. И этот на Зэ, Зотов. Однажды и в нём я разочаровалась. Анна Ивановна испекла пирог и сказала, чтобы я отнесла к нему домой, но я отказалась. Почему? Это не укладывалось в моём сознании. Я видела, как туда носили сумки с продуктами. Почему? И это он хорош? Все годы силюсь вспомнить фамилию нашего завуча. Нет, не помню - ни имени, ни фамилии. А сколько километров мы с ним прошагали по Уралу и пешком, и на лыжах. Здесь, с ним, я стала серьёзно заниматься спортом. Бегала на короткие дистанции, прилично брала высоту. Зимой всё свободное время отдавала лыжам, но с серьёзных соревнований снимали, находя какие- то шумы в сердце. А я бежала под чужой фамилией не со своим возрастом и брала призовые места. Особенно меня ругали за то, что я прыгала с трамплина. О! Это была моя страсть! Учась в шестом классе ( это был последний год моего пребывания в детском доме) в зимние каникулы Валя, Толик, Юра и я решили совершить турне. Вечером приготовили лыжи (они у нас были на валенках) синий лыжный костюм с начёсом и такие же рукавицы. А утром, задолго до подъёма, мы перелезли через забор, ворота на ночь закрывались, надели лыжи и побежали лесом. Ярко горели звёзды, светила луна, снег искрился и скрипел. Морозец не давал стоять на месте. Обычным маршрутом через лес мы добежали до Крыловых Миши и Коли, попили у них горячего чайку с печеньем и отправились в путь. Миша был постарше и покрепче нас, он шёл первым, прокладывая путь, а за ним шла я. Путь наш был на кордон, где жили Мишины родственники. Шли мы долгих шесть часов. О! Это был такой потрясающий путь, что, казалось, ему не будет конца. Сначала мы шли по глубокому рыхлому снегу, лезли по пояс, падали, вставали, смеялись поначалу, а позже стало не до смеха. Вымокли, вспотели, волосы выбились из-под шапок, сосульками повисли вокруг головы, как какое - то ёлочное украшение. Одежда вся взялась коркой, пальцы не держали лыжных палок. Когда вышли на гладко наезженную дорогу, стало ещё хуже: уж очень больно было падать. Ноги разъезжались в разные стороны, падая, мы набили себе столько синяков и шишек, что они не скоро забудутся. Но, подбадривая друг друга, мы держались молодцом! Долго смеялись над нами родственники. Но уже часа через три, обсохнув, мы прокладывали лыжню на просеке. Просека была под высоковольтной линией в несколько холмистых спусков или подъёмов. Ах! Какое удовольствие мчаться с высоты с такой скоростью, что дух захватывает и в ушах свистит, а потом прыгнуть с трамплина, ощутив себя в полёте, как птица! Вечером с кордона позвонили воспитателям о том, где мы находимся и, что завтра выйдем обратно. Всё обошлось хорошо. Все знали, что мы часто бегали на лыжах в колонию к своим шефам, поэтому особо беспокоиться за нас не стоило. Летом, пешком с завучем, ходили многими маршрутами. Это были такие интересные походы по Уралу: с кострами и песнями, рыбалкой, пещерами, причудливыми скалами, которые мы учились покорять. Исторические памятники городов: Миасса, Златоуста, Карабаша – всё было в нашем маршруте. Летом я уехала в Копейск к сестре, она решила нас забрать домой, но отпустили пока меня одну и то под расписку до оформления документов. А когда мы приехали за Ириной, то я узнала, что завуч наш разбился, упав со скалы во время похода. У него один глаз был искусственный, он шагнул у края скалы и- сорвался, упав на камни у самой воды озера. Ему было тридцать три года, у него родился третий ребёнок. Вот и сбылось пророчество морской свинки. Рвалась домой, а уезжать не хотелось.

Детский дом

Посвящаю воспитаникам Тургоякского детского дома 1956-1960 годы Деревянный корпус двухэтажный Домом нашим стал вторым. Там семьёю жили дружной Семьдесят сирот с войны.

Наш директор – Шаповалов Семён Палыч За отца был детям всем. Но оклеветали его злыдни, И осиротели мы совсем.

Потом было много разных «дядей» И каждый норовил в бараний рог сирот согнуть. Но детские страдающие души Не подкупить, не обмануть: Ребёнок чует, кто есть благодетель, А кто прикидывается лишь им.

И я была тому свидетель, Когда любимец наш до гроба был гоним…. Он каждому дарил минуты счастья. Он горю детскому внимал. И, как распахнутой душою, Единственной своей рукою, Как папа, нежно обнимал.

И потому я не забыла его голос: Спокойный, тихий и родной. Да и Господь его, наверно, не оставил, И создал над его могилою покой.

Я верю, что над ним щебечут птицы. И каждый день несут ему привет. А нам он будет вечно сниться И в птичьих голосах найдёт любви ответ.

Тургояк

Летом, в августе, из Злоказовского детского дома Галю Замашкину, Серёжу Муратшина и Зину Хромынских ( Аля – её сестра была уже там), а так же меня с сестрёнкой переводят в Тургоякский детский дом санаторного типа. Да, последнюю, четвёртую четверть второго класса я закончила без единой тройки. Права была Мария Викторовна и моя первая учительница – Клавдия Андреевна, что всё будет хорошо! Хорошо, благодаря чутким людям, которые окружали нас. Летом мы хорошо отдохнули. Только вот от перенапряжения у меня часто носом идёт кровь, болит голова и ухудшается зрение. Но я охотно много рисую, читаю и пишу «Дневник» ( тогда я ещё этого слова не знала и, к сожалению его у меня на третьем году выкрали) Прочитали и долго издевались. В Тургояке красивое горное озеро, вода в нём настолько чиста, что на любой глубине видно дно. Хожу много пешком в походы со старшими. «Ты очень вынослива!- говорили мне ребята. Заготавливаем на зиму ягоды: малину, чернику, черёмуху, которую я впервые ела здесь. А потом, что было!... В коллектив нас приняли хорошо, может быть потому. Что здесь все ребята были на равных правах, все были чем-то в жизни обижены. А здесь, в детском доме, мы обрели новую, хорошую семью; добрых и отзывчивых воспитателей, нянь, других работников. Людей с открытой душой. Не без того, были и подлецы, но они промелькнули в жизни, как одно мгновение, хотя оставили в душе раны.
В детском доме я научилась быть стойкой

В 4 классе я подралась с мальчиком. А вышло так. Был урок чтения. Прочитав рассказ, я была уверена, что отвечу на любой вопрос (теперь я училась почти на одни пятёрки). От нечего делать взяла в руки ключ от своего новенького чёрного портфеля, надела на палец верёвочку и крутила его. Мария Павловна писала в журнале; казалось, видеть не могла, чем мы заняты. В классе стояла гробовая тишина. Я сидела за последней партой, впереди меня - Вовка Кожин. Маленький тихий мальчик, он стал ещё замкнутее после того, как у него маму на работе убило током. Я ничего против него не имела и, вообще, наш класс был дружный. Вот только Борька Лузин и Генка Гончаров далеко меня «переплюнули» - они и учились на одни «двойки» и поведением были «покраше», они, как и Вовка , были домашние. Вовка повернулся ко мне и что-то сказал; мне, видать, не понравилось, и я слегка тюкнула его этим ключиком по голове. Не хотела, но так вышло. Увидев кровь, он взвыл, нарушив тишину. Я струхнула, мне его стало жаль. Нет, Мария Павловна на нас никогда не кричала, но, подняв взгляд, сказала: - Галя, встань за печку в угол с книгой. Я почувствовала такой стыд, что впервые даже не захотелось рисовать на печке и корчить оттуда рожи. А на перемене поспешила из класса и какой-то мальчишка из параллельного класса подставил мне подножку. Я растянулась на полу во весь рост, но тут же вскочила и влепила ему такую оплеуху, что вся его сытая рожа залилась краской, а щелчок услышала вся наша маленькая школа. Нас обоих увели в учительскую «до особого распоряжения». Шёл последний урок второй смены. Все ушли, а нам наказали «подумать», забыв про нас совсем. Мальчишка вскоре сбежал, а я стояла и «думала». Закончились уроки, в этот закуток в учительской никто не зашёл, прощения просить я не собиралась, потому и стояла. Вот уже закрыли школу на замок, стало совсем темно; в желудке защемило от голода. Впереди выходной, не помирать же с голода, да и туалет на улице. Когда небо вызвездило, я решила уйти, т. е. вылезти в форточку. Выкинув портфель, я легко вылезла сама. Идти надо было лесом километра два. Стояла жуткая темнота, но от снега дорогу было видно. Сначала меня двигала вперёд злость, не было ни какого страха. А потом так себя стало жалко, начали душить слёзы, вскоре они полились градом по моим щекам, повисали, замерзая сосульками. Я заревела во весь голос и ,вдруг, почувствовала, что лезу по снегу. - Потеряла дорогу,- подумала я. Куда идти, не знаю, но лезла и лезла…Чулки и ноги намокли. Я стала замерзать… Хотелось лечь и покончить всё разом среди этих вековых сосен и елей, которые до весны бы сохранили тайну. Но где-то там, в тёплой постели была младшая сестрёнка, как она без меня будет?! Но почему она меня не ищет? Почему ничего никому не сказала, что меня нет? Или я ей не нужна? Значит, не заметила: ходим мы в разные школы, она во вторую- - это к дому отдыха, спим в разных спальнях….глупышка она ещё! Я уже не плакала, словно, разом всё выплакалось, а внутренний голос говорил: «Ты сильна! Ты будешь жить наперекор всему! Вдруг услышала лай собак. Это они меня почуяли и подняли лай. Я вышла на них и через несколько минут добрела до ворот. Они были заперты. Тогда я перелезла через забор, взяла портфель и вошла в корпус. Все крепко спали, даже ночной няни нигде не было видно. Часы показывали 3 часа ночи. Я тихо прокралась в спальню, разделась, легла. Меня стало морозить, я до утра не могла согреться, а утром совсем не встала. Температура более сорока и бред. Говорили, что звала мать, чтобы забрала нас домой. Лежала в изоляторе, и никто не спросил, что случилось. А как только легче стало, я написала письмо сестре. Оно, конечно, было детское, наивное, там и без меня хватало проблем. Не складывалась личная жизнь у сестры, сын рос без отца, которого посадили по – глупости: ударил трубой руководителя оркестра, за что не был прощён никем. Да и сколько можно жить для нас?! А для себя когда? Сестра, конечно, приехала, успокоила меня, а как только уехала, я сразу сбежала. И опять меня никто не искал: были каникулы. Через неделю вернулась сама, поняв, что так пропаду! Интересно знать, где я была? А была я в Миассе у одноклассницы Нины Щитовой. Её родители очень пили, их лишили родительских прав. Ох, и насмотрелась я! И теперь, спустя почти 40 лет, я узнала, что у неё не было и нет своей семьи, а мужиков было море. А вот о её младшей сестрёнке, Надюшке, ничего не знаю. Я снова дома, но д/дом вспоминаю, как второй родной дом В 60 году сестра нас забирает домой. Лето я живу у неё в городе, а в августе уезжаю к маме в совхоз, в Сибирь. Маме врач сказал, чтобы она уехала из Копейска, если хочет жить. Да, ей сейчас только 50, мы ещё малы, но опять с ней, опять все вместе. Оба брата с нами, женились, но один отслужил Армию, а другому всё дают отсрочку. Мы, трое, ходим в школу. Правда, жить со снохами несладко, но ничего, что поделаешь, ведь просились домой. Живём мы на кирпичном заводе, в трёх километрах от совхоза «Победа» Усть - Таркского района, три семьи нас здесь. Вокруг лес. В лесу какое чудо! Ягод, грибов – тьма! Речка Омка в пятидесяти метрах, рыбки – какой хочешь, а какие щучки! Летом помогаем делать кирпич. Механизации у нас мало. Лошадью месим глину с песком, а потом этот раствор укладываем в специальные деревянные ящички-формы, срезаем ровно поверхность, а из форм вынимаем и укладываем в специальные сараи- навесы на сквозняки, где кирпичи продувало и сушило, а оттуда в печи для обжига. Это примитивное изготовление. А позже, на Алтае, я освоила всё производство настоящего изготовления кирпича с механизацией. Здесь учусь всему понемногу. Брат Иван работает молотобойцем в кузнице, а Анатолию дали новую бортовую машину ЗиС-150. Иногда он нас возил на ней в школу. Из домашних занятий больше всего люблю колоть дрова, берёзовые ровные чурбачки. Они как игрушки, пилили мы их пилой «Дружба-2» - ручной, пилили рядом со своим домом, живём-то в лесу. У нас теперь большой огород и растёт всякая всячина. И не надо ни у кого спрашивать; заходи, рви и ешь. Помню случай в детском доме. Нам, конечно, давали и огурцы, и помидоры, но появилось желание насытить свои желудки. Ведь сами растили всё, ну поди да спроси. Неужели не дадут? Нет, так не интересно, мы решили нарвать крадучись. Наташка Сошина, Альбинка Платунова, Валя Ложкина и я зашли с «тыла» (со стороны озера из-за кустов). Огород был с уклоном вниз (вдаль), а огурцы росли в самом верху, на земле, под самыми окнами у нашего директора Зотова. Мы по-пластунски подползли к огурцам, сорвали самые большие, уже начавшие желтеть – и в кусты. Там, не спеша, съели и уже через несколько минут разбежались по кустам. Потом две недели лежали в изоляторе, куда к нам никого не пускали. «Пообедали»… и целых две недели не купались в озере и не выходили на улицу! С тех пор я не ем ничего немытого, да и желания больше такого не было никогда. Теперь я хожу в седьмой класс. Ещё в детском доме мне начали подбирать очки, но так и не подобрали. А теперь мне всё хуже и хуже. Там я училась без троек, а здесь по геометрии и черчению двойки. Я совсем не вижу , даже с первой парты. Два месяца мне закапывают глаза, но от этого нисколько не лучше. Я ничего не вижу, писать не могу, но в школу хожу и учусь на слух. Дома братья мне читают другие предметы. Со всеми предметами я справляюсь хорошо, только учитель геометрии и черчения никак не хочет идти мне навстречу. У меня старший брат учился прекрасно, по математике все олимпиады

были его и черчение он бы мог сделать мне, но в нашей семье так не принято: каждый трудится сам. Мне нужно лечение и постоянное наблюдение врача, но ездить в больницу далеко и не всегда удаётся, поэтому много пропускаю. Врачи советуют ехать жить в город. Я снова в Копейске, иду в школу №5. Класс 7-«в» или «г», точно не помню, но класс самый-самый «знаменитый" школе. И, о чудо! Опять тот самый Коркин, с которым я училась в 39-ой школе во втором классе. Он всё такой же и меня узнал тоже, смерил взглядом с головы до ног, хихикнул и тут же собрал кучку одноклассников. Да, вид у меня, конечно, не ахти какой: косы, форменное платье, зелёные шаровары (от спортивного костюма), которые пышно свисают над кирзовыми сапогами 41 размера. Сапоги Ивана, они ему малы, а я могу в них надеть шерстяные носки да ещё намотать тёплые портянки. Тогда никакой мороз не страшен, до школы в Сибири 4 километра, а здесь – минут двадцать идти. - Ничего, ничего,- успокаиваю я себя,- я уже привыкла выносить всякие насмешки и эти – выдержу, а валенки мне скоро скатают и мама вышлет. Но кроме меня ещё были два одноклассника, которые были предметом насмешек. Коля Бортников – мальчик тихий, скромный очень симпатичный. Учился он неплохо, но физический недостаток, от которого страдал больше всего он сам – заикание и особенно сильное, когда его поднимали на смех. Тогда он терялся и замолкал , я вместе с ним сжималась, как пружина, и готова была выпустить весь свой заряд и в учителя, и во всех обидчиков. А ведь чувствовалось, что материал он знает, у него были прекрасные письменные работы. Но ещё хуже было, когда учитель поднимал меня, чтобы помочь ему. Я вставала и молчала: мне было жалко Колю. Второй был Владик Мальков. Маленький, щупленький, он весь светился насквозь. И при его малом росте, он носил большие роговые очки в чёрной оправе. Когда Владик отвечал у доски, то от волнения часто поднимал и опускал очки, словно, они тяжёлым грузом лежали на его красивом носу. Владик очень любил естественные науки, он читал много дополнительной литературы. Он так интересно рассказывал о животном и растительном мире, что с «лёгкой» руки Сабановой за ним закрепилось прозвище «профессор», а он всегда смущался. Зато как гордилась я им.! Сабанова – это такая беспардонная девица, что трудно сказать, что ею владело: поставить себя выше других, но она плохо училась; повести за собой класс, но только на плохое дело, натворить что, а потом спрятаться за чужую спину. Я сидела одна (не нашлось желающих сесть со мной за одну парту), сидела в третьем ряду за четвёртой партой, а за мной, на последней парте, сидела Сабанова. Был урок русского языка, писали контрольный диктант за третью четверть. Я писала всегда на 4 и 5. Правил никогда не учила, я их понимала, писала интуитивно, у меня была хорошая зрительная память. Диктант был написан, дали время на проверку. Проверять я не люблю и, чтобы не возникло сомнений, я закрыла тетрадь и убрала её в сторону. Тут же получила тумак в спину. Молчу. Потом ещё тумак. (Но я не покупаюсь и не продаюсь) Она испытывает моё терпение, а я – её издевательства. Ещё удар, который вывел меня, казалось, из всякого терпения: перо №11 вошло полностью под лопатку. Жгучая боль, с подкатившим к горлу комом, вырвалась наружу, и я снова постояла за себя – со всего размаха я ей так влепила оплеуху по ухмыляющейся роже кулаком, что кровь залила ей всю тетрадь. В ту же минуту, ни слова не говоря, я взяла портфель и вышла из класса. А 5-ку я получила! Неделю я не ходила в школу и никто не приходил к нам из школы. Сестра утром уходила на работу и я с ней в школу. А потом возвращалась назад через лесосклад шахты, дырку в заборе выходила к бараку, снимала форму, залазила на чердак и проводила там полдня за книгой или сидела рисовала (всю жизнь мечтала стать художницей). Часто думала, что сестра всё равно узнает. Но как я ей скажу, что у меня вот уже 4-е очки разбивают, а она верит, что я их нечаянно ломаю. Надеваю я их только на уроке, а на перемене кладу их в парту, а когда прихожу, то они все раскурочены или их вообще нет. Почему не говорю учителям? Не думаю, что они ничего не видят и не знают. Никто из них ни разу не устыдил ни одного насмешника. Больше всего я здесь люблю уроки физики. Класс был с кафедрой, хорошо оборудован и учительница (она чуть постарше нас) добрая, чуткая, хорошо знавшая свой предмет. Она сразу спросила меня, что мы прошли, а ,что я не поняла. Даже ребята все на её уроках работали сосредоточенно, и не было время для насмешек. По литературе изучаем произведения М. Горького, мы их прошли в Сибири и я второй раз получаю 5-ки за «Песню о Буревестнике и о Соколе». А вышло просто. Всех спрашивают, а меня нет. И вот итоговый урок. Учительница остановила на мне взгляд : «Ну, что ты нам расскажешь?»- «Не знаю,- говорю,- мне всё равно». И весь класс закричал: «Она не знает! Спросите, спросите!» И я, как бывало на сцене вовремя концерта во Дворце Миасского машзавода, прочитала наизусть полностью оба произведения, да так, что весь класс ахнул! - Вот так бы всегда ,- кисло сказала классная и поставила 5-ки. А вот урок географии поставил точку в моём учебном году. Ещё одни мои очки были приведены в негодность, но я их не выбросила, а оставила, как вещественное доказательство. - Рассказать о Валдайской возвышенности и всё , что вы о ней знаете , пойдёт Глухова. Я вышла, карта висела у моей парты. - Волга берёт своё начало,- бойко начала я и быстро повела глазами от начала к истоку, но в это время кто-то так сильно стукнул крышкой парты. Я, обернувшись, как и все , потеряла Волгу и начала сначала, чтобы успеть найти (я без очков), но учительница закричала : « Хватит! Опять не знаешь, садись 2». Я села, низко опустила голову. Почему опять? Почему не знаю? В д/д я всегда раньше всех находила на карте все реки, озёра, горы, города, полезные ископаемые.! Карта всегда у нас висела и в классе, и в д/ доме, мы, играя загадывали по ней всё. И вообще я очень любила географию, как и русский с литературой и биологией. Как горько было на душе! Только бы не выдать себя голосом ; слёзы крупные и частые падали на парту с таким шумом, что, наверно, их слышали все (тогда я подставила рукав формы и собирала их туда)… До конца урока я ничего не слышала и ни разу не подняла головы. - Всё!- решила я,- больше я сюда ни единого дня не приду. Я здесь лишняя, тяну весь класс, но это, ведь, не нарочно. Больше я ни единого дня в школе не была. Сестре ничего не говорила, а уходила будто в школу, сама целыми днями сидела на чердаке. Теперь я читаю замечательную книгу «Сердце Бонивура». Про Павку Корчагина и другие, я уже прочитала.

А нас никогда не спрашивали

Лето 56 года началось с траура : умерла от белокровия Тоня Гладышева. Не успели забыться, успокоиться – опять трагедия. Ребят увозят в другой детский дом. Перед моими глазами всю жизнь будет стоять самая трагическая картина- разлучение родственников. Две сестрички Хасановы- Соня и Галя- хорошие обе девочки. Знали бы они какую участь им уготовила судьба. Детский дом у нас был санаторного типа. И если вышестоящие власти считали, что кому- то из детей поправили здоровье, то он должен покинуть стены этого дома. А, значит его можно, как пешку, взять и переставить на другое место, не спрашивая его желания, не подготовив к этому. Надо думать о том, что его разлучают со всем привычным. А, может быть, он здесь нашёл друзей, которые стали ему родными. Может быть он в лице работника нашёл « маму», «папу», « бабушку» и «дедушку». Но и это не самое страшное, страшное то, что стали разлучать сестёр и братьев. Так случилось с Соней и Галей. Соню посадили в кузов нашего грузовичка и тронулись. Девочка, не видя от слёз своей младшей сестрёнки, всё повторяла: - Галя, ты не забывай меня, пиши. Когда я вырасту, я тебя заберу. Слышишь? Я за тобой приеду, ты только не забывай! Галю держали с двух сторон ребята и воспитатели. Она кричала, билась ногами, кусала их руки, но ей такой маленькой не доставало силёнок, чтобы вырваться из этих цепких рук. Наконец, машина прибавила ход, Галя побежала за ней. Сначала бежала молча, кричать уже не было сил. Галя падала, вставала и снова бежала. Соня рванулась было к ней, но её удержали. Она села и тоже забилась в диком плаче. За поворотом грузовик запылил сильнее и скрылся. Галя лежала на дороге лицом вниз, только загорелые ноги её вздрагивали при всхлипах, как в судороге. Мы побежали за ней, не обращая внимания на запрет воспитателя, который она бросила нам вслед: -Девочки, останетесь без ужина, а она побегает и вернётся. Вскоре увезли и Галю. Куда увезли, никто не знает.

А мы тебя ждали,.. мама

За окном сгустились сумерки. Ярко выступили звёзды. Все готовились ко сну. Валентина сидела на кровати, поджав под себя ноги, укрывшись со спины одеялом, читала письмо. В который раз она перечитывала его, останавливая взгляд на отдельных строчках. Рядом, за стенкой – в другой спальне – уже спала младшая сестрёнка Надюшка (её недавно перевели из дошкольного детского дома), которая не видела слёз Валентины и не ведала ни о каком горе. Мать писала редко, а приезжала ещё реже. Простая худенькая женщина, при виде которой сжималось в комочек сердце и хотелось плакать. Вспоминая свой дом, плакали мы часто: когда к кому-нибудь приезжали мамы или другие родственники, когда кого-то забирали совсем… Валя аккуратно вчетверо сложила письмо, сунула его в конверт, положила под подушку и молча легла под одеяло. Во сне она часто вздрагивала и что-то неразборчиво говорила, а утром заболела… С той поры она не получила больше ни одной весточки, вот почему это последнее письмо она берегла, как самое дорогое сокровище. Сидя, у её кровати, и зная истинную причину её болезни, я вдруг вспомнила её маму. - Валь, к тебе мама приехала, Ираида Александровна зовёт,- позвали её девчонки. Валя, бросив стыдливый взгляд, пошла на свидание, взяв младшую сестрёнку за руку. Та маму совсем не помнила и пошла, прячась за спину. Мама сидела на кровати в спальне, поднялась, поцеловала обеих. Взяв Надюшку на руки, села с ней, прижала к себе Валентину… Опомнившись, стала совать им кулёчки со сладостями. Надюшка сосала леденцы, а мать и старшая дочь смотрели друг на друга и молчали. - Как живёшь, дочка? – спросила она. Та молча пожала плечами. - Мамка, а Валя наша в концерте пела! Ой, хорошо как пела!- сообщает Надюшка. Она ещё в Миасс поедет выступать. Младшая ещё что-то долго лопотала маме. Та слушала и довольная кивала головой. - Мам, а нас на каникулы воспитатели обещали отпустить домой, ты за нами приедешь?- спросила Надюшка. Но, увидев, как потухли мамины глаза, прижалась к ней и замолчала. Опять, помолчали. Надюшка мирно сопела на маминых коленях. Мать унесла её на кровать и обратилась к старшей: - Дочь, а ты помнишь нашу песню, которую дома пели? Валентина согласно кивает, а мы просим её спеть. Она долго не ломается и запевает звонким детским голоском: - Позабыт, позаброшен С молодых юных лет, Я остался сиротою, Счастья, доли мне нет. Чем дальше она поёт, тем больше берёт за душу. Вот уже засопели носы, кто-то встаёт и уходит, другие сидят, словно, к ним приехала мама. Валя раздаёт всем конфеты, завязывается оживлённый разговор, каждому хочется рассказать о своей маме, даже, если он её никогда не видел или помнит только по фотографии… - Почему она не приехала? – повторяла Валентина. - Она ведь обещала, а не приехала!.. Валя сидела, опустив глаза, готовая вот-вот заплакать. Я растерялась, не знала, как её успокоить и молчала. Вдруг ввалилась куча ребят, и Толик Боровков с порога крикнул: - Валюх, давай выходи отсюда, Мишка Крылов зовёт на лыжах! Валюха сразу как-то оживилась, щёки её загорелись румянцем: - А куда пойдём?- выпалила она, забыв обо всём. - На кордон, уточнил Юра Афанасьев и кивнул мне,- а ты пойдёшь? - Куда же я без вас? – обрадовано согласилась и я. Потом мы упросили Веру Васильевну, чтобы она отпустила с нами Валентину в корпус, ей здесь одной скучно и температуры нет… А через два дня, заготовив сухарей, тайком до подъёма отправились в поход.

Я становлюсь самостоятельной

Учась в третьем классе, я ещё сама не стирала своё бельё, а сдавала в прачечную. Я очень аккуратно носила все вещи, поэтому мне всегда выдавали всё новое, а мои отдавали другим. Зато, когда сдаёшь в стирку, потом эту вещь можешь не получить. Метить их я ещё тогда не догадывалась, а что сдала хорошую вещь, доказать не могла, т. к. одинаковых вещей у нас было много и кто возьмёт вперёд тебя или кто понаглей, тому и досталось лучшее. И я решила всё стирать сама и себе , и младшей сестрёнке. Итак, уже в четвёртом классе я становлюсь совсем самостоятельной: стираю, зашиваю, словом, обслуживаю себя сама. Летом стираю на озере, а в холодное время года у нас было специальное помещение, где ночная няня нам грела в котле воду для различных нужд. Какое это было удовольствие – стирка! Я очень любила утренние или вечерние зорьки, днём меня жара утомляла и часто носом шла кровь. Поэтом, убежав на озеро до подъёма, когда в пионерском лагере ещё все спали, искупаешься в тёплой воде (она за ночь ещё не остыла) прямо в платьице. А потом снимаешь его, расстилаешь на досках «купалки» (специально отгороженное место для купания детей из лагеря), трёшь и долго – долго полощешь, пока вода вокруг платья не станет прозрачной. Вот уже слышны звуки горна и у нас, и в лагере, надо бежать, а то ругать будут меня работники лагеря. Нас вообще никогда не пускали на «купалку», близко, чтобы не подходили к домашним детям. А позже и забором высоким отгородили территории наши. Но нас и это не остановило: мы проделали в заборе том лазейку и всё равно ходили туда и купались. Ладно. Бегу, а то на линейку опоздаю. Хватаю платьице, оно уже почти сухое, надеваю, а пока бегу, оно досохнет на мне. А через пять минут я уже с галстуком на шее, стою на линейке. Какое это было радостное время! Горнист, барабанщик, подъём флага, распорядок жизни на весь день. Чётко, ясно, торжественно. Походы, поездки, слёты, концерты, словом, - жизнь кипела, скучать было некогда. А однажды, у нас в корпусе был ремонт, и нам некоторое время пришлось жить на территории в палатках. Ребята старшего звена поехали на заготовку сена для лошадей и коров. Я была уже в среднем звене, поэтому напросилась ехать со старшими. Жили мы у речки в одной большой палатке: по одну сторону палатки спали девочки, а по другую – мальчики, с нами было два воспитателя. Мальчики косили конной косилкой, потом сгребали в валки, а валки уже стаскивали вилами, носилками и возили волокуши: срубалась небольшая берёзка, на неё накладывали сено и тащили к стогу. Готовили сами еду на костре. Часто ловили рыбу и варили уху. А ещё мальчики ловили раков и варили их, а потом все ели их, все, кроме меня. Я никогда не ела и сейчас не ем ничего деликатесного: зайцев, уток, раков и прочего. Поев, посуду складывали в речку между камней, где вода не стояла на месте, а бурным потоком неслась вперёд, унося за собой и остатки пищи, оставляя нам до блеска начищенные ложки, тарелки, стаканы. И только бачки приходилось немного драить песочком. Однажды мы долго не могли уснуть. - Почему же не спят мальчики? – думали мы. И мысль пришла неожиданно: они что-то задумали. Тогда мы сделали вид, что уснули. Лежим и ждём, что же будет? И уже через несколько минут раздался визг. А было вот что. Мальчики поймали каждой девчонке по лягушке и пустили под одеяла. Был такой переполох, что мне пришлось до утра сидеть на телеге. Я не выношу ни какую тварь и не могу их взять в руки. А ещё через два- три дня всех девчонок отправили домой, работа почти была закончена, с мальчиками остался завуч. В корпусе ремонт ещё не закончился, и мы опять жили в палатках. Я попала в палатку к Пермяковым - Тамаре и Зое. Однажды в нашей палатке произошла кража чего-то. Томка решила подкараулить вора. А у меня оставался рубль (сестра месяц назад навещала нас и дала десять рублей), я полезла в палатку, и сразу у дверей нарвалась на чьи-то когти. Взвыла от испуга (боль была потом), а когда вышла на улицу – у меня по руке большой струёй текла кровь. Рана была такой глубокой, что долго не заживала и всё лето гноилась, оставив мне на всю жизнь шрам.

В гостях

Учась в 6 классе, я резко стала меняться: из бойкой, вездесущей, выставлявшей всем обидчикам зубы и кулаки, я вдруг стала тихой застенчивой девчонкой. Однажды пригласила нас к себе в гости учительница математики Валентина Ивановна Тютёва. Это было ещё в детском доме, когда я жила там последний год, учась в шестом классе. Пришли мы втроём: Валя Ложкина, Нина Щитова и я. Валентина Ивановна жила на Новостройке за Чёрной речкой в своём домике. Домик небольшой, но очень ухоженный снаружи, а в доме: на полу самотканые красивые дорожки и кругом салфеточки-салфеточки. Это был конец 58 года, когда в моде было всё вышитое, оно-то и создавало в доме необыкновенный уют. С огромной опаской, чтобы не наследить (была зима), разулись у порога и прошли за хозяйкой в горницу. Валентина Ивановна пригласила нас сесть за круглый стол, где уже были поставлены сладости и чай. Печенье, конфеты были в вазе, а варенье – в маленьких розеточках. На середине стола стояла ваза на ножке, на ней лежали яблоки, а рядом с вазой стояло что-то красивое с двумя ручками, с мелким рафинированным сахаром и щипчики. Как ими пользоваться, мы тогда ещё не имели представления, потому и не трогали их. Хозяйка, видя наше смущение, вышла из комнаты по делам. Долгое время мы сидели, положив руки на колени, словно они были там приклеены, а глазами поедали всю эту красоту: такой сервировки стола тогда мы ещё не видели. В детском доме, как и в большой семье, всё делилось поровну и лежало или стояло рядом с тобой, чтобы кто-то случайно не съел (шучу). Первой нарушила тишину Нина: «Девчонки, сколько будем брать?» Мы молчали. – « Давайте по три возьмём, и хватит, - предложила она. Мы опять же молча согласились, и взяли по три конфетки и печенья и по одному яблоку, положили это всё на колени, а чай пили только с вареньем, беря его из розеточек, которые стояли перед каждой из нас. Валентина Ивановна не могла слышать нашего шёпота, скорее всего ей подсказала интуиция. Она вошла, теперь уже сама, смущаясь, чтобы не уличить нас в дележе, как бы не замечая ничего, сказала: « Девочки, да вы совсем ничего не ели! Забирайте всё с собой!» Она поспешно стала нам складывать всё со стола в сумку, принесла ещё яблок разного сорта. « Несите, несите, ребят угостите, а сумку потом принесёте в школу». Мы её любили. Добрая, отзывчивая, широкая душа, которая помещалась в этой маленькой хрупкой и умной женщине. Как мы её боготворили! Дай Бог ей долгих лет, здоровья, хороших детей и внуков!

Позади начальная школа

Трудно было расставаться с первой учительницей Марией Павловной Гореловой, у которой я проучилась два года – это 3 и 4 классы. Да и расставания особого не было: классный час, поздравления и «до свидания». Как-то нас примет коллектив новых учителей? Страшно? Да. Очень! Наша первая, как мама: и поругает, и пожалеет, а в 5 классе в первый же день нам сказали, что мы уже большие и, что нам теперь нельзя делать это, то. « Всё! Кончилось наше детство! – подумали мы. – Пора браться за ум, но, однако, ещё год раскачивались». Учителей было много, но запомнились только яркие личности: добрые, отзывчивые, строгие, но справедливые. Директор – она же – географ, сухощавая немолодая женщина Лидия…забыла отчество, стыдно. Она была – сама справедливость, она же привила мне любовь к географии, потому что сама знала свой предмет блестяще и очень доходчиво доносила его до нас. Вне урока она была немногословна, но настойчиво требовательна. Борис Михайлович Хуснутдинов – завуч, он же вёл историю. Он, по-видимому, участник войны. Стройный, всегда подтянутый, с быстрой походкой, не смотря на то, что у него на одной ноге протез, и был он заметен только при ходьбе, когда Борис Михайлович прихрамывал. Его мы побаивались и уважали, уроки проходили всегда с большим интересом. Но самой любимой учительницей, помимо Валентины Ивановны Тютёвой и Марии Павловны Гореловой, была у нас Зоя Кузьминична Яковенко - учительница немецкого языка. Её уроки проходили так интересно, так оживлённо, так плодотворно, как ни какие другие. Что мы делали? Мы переводили с одного языка на другой, начиная с маленьких предложений. Сочиняли по картинкам на двух языках. Составляли и разгадывали ребусы. Писали друг другу письма. Да разве всё сейчас вспомнишь? Но одно я помню, что фантазия у неё была безграничной. Только жаль, что училась я у неё недолго, через два года нас забрали домой и на этом закончились мои познания иностранных языков. Потом были языки: английский, французский и даже венгерский, который пришлось учить по месту службы мужа и по необходимости.

 

50-е г Тургояк 2011г Нязепетровск Пос.Тургояк, ул. Туристов д/ д №1 1957 год.

Использованы материалы – краеведческий сборник «Истоки», материалы Центральной областной библиотеки, а также личные воспоминания автора