Тимофеев-Ресовский. Заброшенная биостанция Миассово

Крупный миасский золотопромышленник Симонов Егор Митрофанович, (1841- 1922г) построил на берегу Большого Миассово большой загородный дом. Дом деревянный, двухэтажный на каменном фундаменте с огромными верандами. После революции дом был отобран у хозяина и в нем устроили дом отдыха для рабочих. Во время войны здесь находился госпиталь, потом детский санаторий. Но время шло, дом старел и мало-помалу превратился в старый заброшенный дом с выбитыми окнами, провалившимися полами и обваливающимся потолком. С 1928 года здесь существовала метеостанция, велись метеонаблюдения. В одном из воспоминаний, что хранятся в архиве миасского краеведческого музея, этот берег озера упоминается как место отдыха, рыбалки и охоты сотрудников НКВД, была столовая, номера на два-три человека, несколько лодок. Запрета на охоту здесь тогда не существовало. Ведь только в 1935 году заповедник стал комплексным.
До конца 1940-х годов в этом месте стояла деревянная церковь позже ее разобрали на стройматериалы. С 1955 года начались подготовительные работы и обустройство лаборатории. Здесь трудился выдающийся русский биолог и генетик Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский. Биостанция Миассово, имела шесть домиков для жилья и двухэтажный корпус для работы, биостанция просуществовала 22 года.

В Миассово проводились работы по изучению воздействия радиации на растения. Имелось два излучателя - один был в подвале лабораторного корпуса, его оборудовали как хранилище с цементными стенами, полом и «саркофагом», в котором под замком хранились ампулы с радиоактивными элементами. В 1978г биостанцию закрыли, вывезли оборудование, захоронили в могильник то, что не надо было перевозить, и все забетонировали.

View the embedded image gallery online at:
https://wiki.xn----btbbmrvmyo0h.xn--p1ai/timofeev-resovskij-zabroshennaya-biostantsiya-miassovo.html#sigProId8b5e8a9372

Медведев Рой Александрович «Атомная катастрофа на Урале»

Но в уральский научный центр Тимофеев-Ресовский попал не сразу. В 1946 г. он был осужден как немецкий шпион и отправлен в обычный концлагерь в Казахстане. Когда в 1947 г. стали собирать по лагерям и тюрьмам всех, кто имел какое-нибудь отношение к физике и радиации, Тимофеев-Ресовский находился уже в больнице – он вряд ли смог бы прожить еще один или два месяца, хотя ему было тогда всего 47 лет. Поэтому его сначала привезли в Москву и только после нескольких месяцев лечения отправили на Урал, куда к этому времени привезли из Германии и его жену, также радиобиолога. Здесь он начал создавать первый в СССР серьезный исследовательский центр по радиобиологии и радиационной генетике, собрав в нем нескольких своих прежних сотрудников, тоже ранее арестованных и вывезенных из Германии (С. Царапкин и его сын Л. Царапкин, К. Г. Циммер и др.), и некоторых других научных работников, биофизиков и радиобиологов, которых можно было найти в разных лагерях и тюрьмах (Н. В. Лучник, который сейчас возглавляет отдел биофизики в Институте медицинской радиологии в Обнинске, был в 1947 г. направлен к Тимофееву-Ресовскому из тюремного лагеря в Закавказье).

Но в 1949 г. запрет на исследования по классической генетике дошел и до системы тюремных институтов. Поэтому группа Тимофеева-Ресовского переключилась на работу в области радиационной экологии. В короткий срок они разработали новые методы исследований по распределению разных радиоизотопов по лесным, полевым и другим биоценозам, по компонентам водоемов и создали теоретические основы радиационной биогеоценологии.

Общее руководство работой радиобиологического и радиологического центра осуществлял заместитель министра здравоохранения А. И. Бурназян, который одновременно имел и военное звание генерал-лейтенанта.

Когда радиобиологический центр переключился с генетики на радиоэкологию, возникла необходимость завербовать в него несколько молодых специалистов в области агрохимии и почвоведения. В 1949 г. я был студентом 4-го курса на факультете агрохимии и почвоведения Сельскохозяйственной академии в Москве, и у меня было много друзей среди выпускников – студентов, кончавших в мае 1949 г. последний, 5-й курс обучения. В СССР выпускники вузов подлежали так называемому распределению на место работы, где они обязаны были отработать три года после получения диплома. Разумеется, выпускникам факультета агрохимии и почвоведения предлагали в первую очередь потрудиться в области сельского хозяйства. В 1949 г. при распределении случилась сенсация, значение которой я понял лишь много лет спустя. В списке предложений оказалось шесть таинственных должностей в какое-то секретное учреждение на Урале, обозначенное как почтовый ящик № …. Три места из этих шести выделило Министерство здравоохранения и два Министерство внутренних дел. На эти вакансии были приняты лучшие выпускники, и эти люди исчезли из поля зрения на много лет. Только в 1964 г. я встретил некоторых из них в группе Н. В. Тимофеева-Ресовского, когда он переехал со своими сотрудниками в обнинский Институт медицинской радиологии.

В 1956 г., после секретного доклада Хрущева о преступлениях Сталина, тюремно-лагерный научный центр, возглавляемый Тимофеевым-Ресовским, перешел на положение открытой лаборатории и под названием «Лаборатория биофизики» вошел в состав Уральского филиала Академии наук СССР. Лабораторная база находилась в Свердловске, экспериментальная – в г. Миассе Челябинской области, у озера Большое Миассово в Ильменском заповеднике. С 1956 г. сотрудники лаборатории опубликовали несколько десятков статей и сборников по исследованиям в радиационной экологии.

После уральской ядерной катастрофы было бы естественно именно этому большому и опытному коллективу начать работы по изучению радиоэкологии на загрязненной территории. Однако научный центр с персоналом из бывших заключенных, из коих не все были формально реабилитированы, не подходил для строго секретных исследований. Поэтому и была создана дополнительная, параллельная, секретная научная база по соседству – там же на Урале. Открытая Лаборатория биофизики Уральского филиала Академии наук в период с 1958-го по 1966 г. публиковала свои работы в обычных научных изданиях, другая, закрытая научная организация готовила только секретные отчеты.

Я пишу здесь о параллельном существовании этих двух научных коллективов для того, чтобы отметить существенную разницу в методических основах их работы. Когда в 1966–1967 гг. сотрудники секретных станций стали частично публиковать свои результаты, то оказалось, что они ставили перед собой те же научные проблемы. Но если сотрудники Тимофеева-Ресовского всегда точнейшим образом описывали все основные условия экспериментов, дозы радиоактивности, сроки, способы постановки экспериментов, место их проведения, климатические и прочие условия, то работникам секретных лабораторий в своих публикациях приходилось многое скрывать, о многом умалчивать, а некоторые детали искажать. Кроме того, те задачи, которые Лаборатория биофизики решала на реальных моделях (искусственные водоемы создавались в больших стеклянных сосудах, искусственные системы типа «почва – растения» – в больших ящиках), секретная группа решала совсем в иных по масштабам условиях. Группа Тимофеева-Ресовского тоже использовала естественные условия и небольшие пруды, но всегда точно указывала сроки, количество и состав вносимых в них изотопов и полный баланс радиоактивности в конце опыта. В 1958–1963 гг. лаборатория Н. В. Тимофеева-Ресовского уже изучала в биоценозах судьбу семнадцати различных радиоактивных изотопов, коротко- и долгоживущих продуктов распада урана. Материалы, которые стали публиковаться позже секретными лабораториями, были связаны с распределением в биоценозах лишь Sr90 и Cs137 – изотопов, поведение которых в различных системах было к 1967 г. уже достаточно хорошо изучено в зарубежных и советских экспериментальных исследованиях.

В 1964 г., после отставки Хрущева, генетика обрела, наконец, в СССР легальный статус. Нужно было срочно создавать генетические центры и лаборатории. Т. Д. Лысенко потерял всякое влияние. В этих условиях было естественным для Н. В. Тимофеева-Ресовского возобновить свою работу в области радиационной и эволюционной генетики. В 1964–1965 гг. он с наиболее близкими сотрудниками переехал из «уральской ссылки» в Обнинский научный городок, где возглавил отдел генетики в недавно созданном Институте медицинской радиологии. Я переехал в Обнинск в конце 1962 г. для создания в этом же институте Лаборатории молекулярной радиобиологии. Моя лаборатория была в 1965 г. включена в отдел генетики и радиобиологии, главой которого стал Н. В. Тимофеев-Ресовский.

В период секретности исследований в области атомной энергии обычные для научного языка термины даже в секретных отчетах было принято заменять кодовыми словами. Эта практика возникла из недоверия к секретарям-машинисткам, курьерам и тем, кто с чисто технической или финансовой стороны может быть вовлечен в те или иные исследования. Секретный жаргон Тимофеев-Ресовский сохранил и в разговорах об уральской катастрофе. Взрыв, загрязнивший обширные территории Челябинской области, он называл «плевком», а хранилище отходов «юшкой». Слово «юшка» на уральском русском диалекте (см. Словарь русского языка В. И. Даля) означает густой навар при приготовлении ухи. Поскольку уху обычно варят в металлических котелках, то под словом «юшка» Тимофеев-Ресовский подразумевал котел с густым, концентрированным и горячим раствором радиоизотопов.

В 1965 г. проблемы экологии и хранения радиоактивных отходов меня мало интересовали. Я был занят в основном вопросами о механизмах дифференцировки и старения у животных и проявлением в этих процессах радиационных соматических мутаций.

Об исследованиях Тимофеева-Ресовского в области радиационной экологии на Урале до 1958 г. я хотел упомянуть здесь еще и потому, что именно он был действительным основателем в СССР этой отрасли науки. Из тюремного института одними своими анонимными секретными отчетами в 1948–1955 гг. он оказывал влияние на работы многих других групп. Некоторые данные из своих собственных отчетов уже после выхода из тюремных условий бывшие заключенные находили потом в публикациях других, свободных, участников атомных исследований. Научные сотрудники-заключенные делали научные выводы, а генерал-лейтенант А. И. Бурназян и другие получали за эти работы награды, титулы и премии. После 1956 г. Тимофеев-Ресовский уже мог публиковать материалы под собственным именем. За короткий срок и он, и его сотрудники опубликовали несколько десятков научных статей, сборников и книг в области радиационной биоэкологии и биогеоценологии. Для примера я хочу сослаться лишь на несколько основных трудов, в которых есть и полная библиография всей этой многочисленной серии исследований

Тайны Миассово

После разговора в просторной избе о житье-бытье в заповедном лесу, о работе, о хозяйстве я задал вопрос о биостанции...

— Что ж, если интересуетесь, идемте, покажу.

Лесничий кордона не спеша обулся, застегнул на все пуговицы ватник, распустил уши солдатской шапки, и мы вышли из дома. Было это поздней осенью лет десять назад. С озера тянул сырой, пронизывающий ветер и проворно отбирал у нас скопленное около жаркой русской печки тепло. По тропинке вдоль берега мы шли друг за другом, ступая по жухлой и ржавой, прибитой дождями листве. Из луж вода ушла, и лед походил на узор на стекле в оконном переплете. За высоким бурьяном справа проглядывала большая и ровная поляна с полегшей травой.

— Какой ровный покос, вот где летом с литовкой пройтись, — размечтался я вслух.

— Когда-то эту полянку обходили стороной. Это гамма-поле. — Наш провожатый остановился. — Здесь проводились исследования по воздействию радиации на растения. Вон там, ближе к центру, находился гамма-излучатель. После облучения одни растения погибали сразу, другие усыхали, некоторые мутировали, четвертые шли интенсивно в рост, а дальше росли без изменений.

Прикинул расстояние. От нас до середины поляны, где стреляла когда-то изотопами пушка, метров сто. Не очень приятное возникло ощущение. Глупо, конечно, но захотелось застегнуть молнию на курточке, натянуть шапочку на уши и поднять воротник.

— Сейчас здесь безопасно. — Он словно прочел мои намерения и стал успокаивать нас. — Нет никакой радиации. Из гражданской обороны специально приезжали и проверяли не раз. А второй излучатель был в подвале лабораторного корпуса. Там тоже все чисто. Ну что? Идем туда?

Подираясь сквозь заросли бурьяна и кустарника, мы все же стараемся поскорее оставить позади эту очень удобную для косьбы полянку. В стороне, на горке, несколько щитовых домиков, в которых жили в те годы сотрудники биостанции. От времени уже почернели доски их стен, мхом поросли крыши. Еще минут пять шагаем по лесной тропинке к лаборатории, где полвека назад велись совершенно секретные исследования по воздействию радиации на растения и животных.

Старый дом на высоком каменном фундаменте. Хватает одного взгляда, чтобы оценить труд мастеров, поставивших его на крутом берегу. Двухэтажный рубленый бревнышко к бревнышку особняк с большими окнами, балконами, террасами. Дом одновременно притягивает и нагоняет страх. Вплотную к нему — густые и, как показалось, очень быстрые в росте заросли сирени, черемухи, липняка. Жутко оттого, что кое-где нет оконных рам и вот-вот рухнет подгнивший балкон. Ветер раскачивает вершины сосен. Как по стеклу иглой, до мурашек на спине, скрипит на одном гвозде повисшая доска на фронтоне. Страшновато еще потому, что в каменном подвале находился второй изотопный излучатель.

Именно здесь, в этом доме на берегу озера Большое Миассово, с 1956 года был центр биофизической станции Ильменского заповедника. Здесь была создана основная экспериментальная база для исследований по изучению поведения радиоактивных веществ в различных компонентах биосферы и оценке действия ионизирующих излучений на живые организмы и их сообщества. Биостанция входила в состав Института биологии Уральского филиала АН СССР в Свердловске (Екатеринбурге). Когда-то на берегах Миассово кипела жизнь, шла интересная и напряженная научная работа.

В шестидесятые годы ученые старались осмыслить последствия взрыва радиоактивных отходов на «Маяке». Взрыв оставил ядерный след от Кыштыма до Сибири. Жизнь требовала решения проблемы. И здесь, на берегу Миассово, познавались возможности реабилитации почвы, воды, растений, пораженных радиацией. Сюда отовсюду съезжалась масса людей науки. Одни слушали лекции или выступали сами, другие ставили опыты с радионуклидами...

М стоим у двери дома. Она заперта. На чердак, к слуховому окну, — аккуратная металлическая лестница. Наш провожатый ищет в карманах ключи. Их нет. Из-под очков он с выжиданием смотрит на нас, что скажем. Не откажемся ли мы, почувствовав вдруг приступ радиофобии, от затеи заглянуть в подвал, пройти по этажам некогда секретной лаборатории.

— Придется выставить раму в окне. Пройдем через подвал. — Оценил и подытожил он по поводу закрытой двери наши сожаления. Обходя особняк, идем следом.

— Мне было лет восемнадцать, когда я познакомился с Тимофеевым-Ресовским. Он был завлабом, а я простым разнорабочим. Вот эту каменную стенку хранилища выкладывал я. Она почти два метра толщиной. — Лесничий остановился у толстой березы, что верхушкой кроны сравнялась с крышей дома.

Семя ее, наверное, еще в те годы упало в трещинку, зацепилось, дало росток, и вот уже мощные корни раздвинули камни стены, что когда-то надежно бронировала радиоактивные материалы.

Чрез оконный проем пробрались внутрь полуподвального этажа.

— Вот дверь в хранилище, где были радиоактивные препараты. — Ему все тут знакомо до мелочей. — А здесь жили подопытные животные. И эту стенку с амбразурой тоже я выкладывал из камней. Сюда ставили изотопный излучатель и воздействовали изотопами на растения. Ученые облучали гамма-лучами дрозофил и изучали зависимость частоты мутаций от дозы облучения. Затем вычисляли минимальный объем в клетке, повреждение которого приводит к мутации.

Кажется, что время здесь тоже получило свою порцию изотопов и замедлило бег. До сих пор в помещении сохранились остатки оборудования, не сняты провода и распределительные щиты, в застекленных стеллажах лабораторная химическая посуда — разные баночки-скляночки, от шкафов — короба вентиляции. И все это с тех секретных времен. До конца 80-х пылились в подсобке документы, журналы работ.

Все эти подробности первого моего посещения биофизической станции на берегу заповедного озера Большое Миассово вспомнились, когда я, договорившись о встрече, поднимался по этажам в квартиру Петра Тимофеевича Тимонова. Он не один десяток лет проработал в Ильменском заповеднике и в тот день поздней осени был нашим экскурсоводом и провожатым. Встретившись с ним вновь, хотелось многое обновить в памяти, дополнить и, как говорят, из первых уст услышать о русском ученом, основателе научной школы по генетике, радиобиологии, радиоэкологии, эволюции и учению о биосфере Николае Владимировиче Тимофееве-Ресовском.

Тт надо сказать, что Петр Тимофеевич знает Ильменский заповедник буквально с пеленок. Отец его работал в лесном отделе пожарным, в свободные от дежурств дни без дела не сидел. То помогал в лесу расчищать геологические копи, то заготавливал дрова или припасал на зиму сено.

— Семья у отца была из восьми человек. — Вспоминает мой собеседник. — Мне было четыре года, когда осенью сорок первого он ушел на фронт. А уже в марте сорок второго погиб от пули снайпера. Отца плохо помню. В тот же год нашу семью перевели на Миассово, где было подсобное хозяйство заповедника. Прожили там до сорок девятого. Потом подсобное закрыли, и мы вернулись в поселок на торфяник. Сам работать начал с одиннадцати лет. В заповеднике были лесные маршруты, показывал копи, водил экскурсии по музею, был на различных подсобных работах.

В биографии Петра Тимофеевича есть страничка освоения целинных земель, потом автозавод и снова заповедник. В пятьдесят шестом году на берегу Большого Миассово уже заканчивалось строительство щитовых домиков для сотрудников биофизической лаборатории. Там он с бригадой отделочников готовил жилье для будущих сотрудников биофизической станции.

— В Миассово я бывал только летом. — Петр Тимофеевич листает семейный альбом. — Зимой всего раз был на биостанции. Вместе с членами драмкружка на праздник постановку, уж не помню какую, приготовили. Вот взгляни на фотографию. Тут я с бородой из кудели.

— А с Тимофеевым-Ресовским часто приходилось общаться? Что запомнилось?

Пётр Тимофеевич снял очки и с прищуром смотрит в окно. Словно пытается через горы заглянуть в те далекие годы. Там, за Ильменским хребтом, озеро Большое Миассово. Там еще и два десятка лет его работы лесничим после горячего стажа в литейке автозавода.

— Что запомнилось?.. Первое, что в отличие от нас Николай Владимирович всюду ходил босиком. Несмотря на свой возраст, ходил много и очень быстро, а в свой кабинет он взлетал по крутой лестнице так, что я, совсем тогда молодой, только удивлялся. На вид был крепкий и здоровый мужик. В общении был чрезвычайно прост со всеми. Первый раз, когда заговорил со мной, показалось, что знакомы мы всю жизнь и чуть ли не росли вместе. До того, как сейчас говорят, был он коммуникабелен. А памятью обладал преотменной. С первого раза и надолго запоминал даже башкирские имена. В работе с радиоизотопами бывал очень строг: если нарушали технику безопасности, нещадно ругался, а порой и выгонял в два счета.

Был случай, когда парочка студентов разбила емкость с радиоактивным содержимом, бросили все, наследили и убежали. Их догнали уже на станции, вернули.

— И что? Заставили ноги мыть?

— В общем-то, да, провели им дезактивацию, а потом они получили хороший нагоняй от завлаба, и больше их на биостанции никто не видел. Но после этого случая пришлось все отмывать, местами даже вырубать пол и все захоранивать. При разгрузке изотопов Николай Владимирович сам стоял с секундомером и каждые 3 минуты заставлял рабочих меняться. Научные сотрудники биостанции специально для нас читали лекции о вреде радиоактивного излучения. Объясняя порой по несколько раз, почему следует четко исполнять правила обращения с облученными растениями и самими изотопами. Среди подсобных рабочих один человек с предубеждением относился к запретам. Но время показало, насколько верны были доводы ученых.

В разговоре о биостанции, что была на берегу Миассово, я напомнил Петру Тимофеевичу, как десять лет назад мы вместе с ним бродили по подвалу и этажам двухэтажного особняка когда-то секретной лаборатории.

— Дом тот был построен еще до революции. Ему уже за сотню лет. По рассказам стариков-башкир, это место на Миассово облюбовал богатый человек. Отдыхая, он поймал большую щуку как раз напротив того берега. Есть версия (ее я услышал не так давно), что был это золотопромышленник Симонов. Однако никаких достоверных данных нет.

— Но в одном из рукописных воспоминаний, что хранятся в архиве городского краеведческого музея, этот берег Миассово упоминается как место отдыха, рыбалки и охоты сотрудников НКВД.

— С1928 года там существовала метеостанция, велись метеофенологические наблюдения. Действительно, после революции был там и дом отдыха НКВД. Столовая, номера на два-три человека, несколько лодок. Запрета на охоту здесь тогда не существовало. Ведь только в 1935 году заповедник стал комплексным. Под охрану наряду с недрами был взят и животный мир. Тогда же особняк был передан заповеднику, в нем стали жить Скаруцкий, Теплоуховы, Шилины, Ушков. Жалко, что он сейчас рушится.

— Выходит, биостанция появилась не на пустом месте. Кто-то из бывших отдыхающих, когда возник вопрос, где проводить эксперименты, вероятно, вспомнил о большом и добротном доме на берегу Миассово.

— Возможно. С 1955 года в нем начались подготовительные работы и обустройство лаборатории. Был переделан подвал под хранение термояда.

В этом же году наездами там стал бывать Тимофеев-Ресовский. Он до 1955 года заведовал биофизическим отделом лаборатории Б на Сунгуле, под Свердловском. А когда жилье было готово, Николай Владимирович с женой Еленой Александровной и специалист по установке всех этих приборов Александр Преображенский первыми переехали в заповедник. До 1958 года завозили оборудование, велись в доме-лаборатории подготовительные работы. И где-то в это же время начались многочисленные научные эксперименты. Помню, были у них там аквариумы с карасями, которых тоже облучали.

— И все это было в строго секретной обстановке?

— Точно сказать не могу, поскольку на берегу всегда было многолюдно, шумно, весело. Стоял палаточный городок студентов. Приезжали профессора, академики. И почти ежедневно шли семинары, в которых наряду с наукой переплетались размышления и развлечения. В непогоду лекции проводились на веранде, вроде как конференц-зал у них там был: ряды сидений, доска... А в теплые дни Николай Владимирович загонял всех прямо в озеро, и занятия шли по пояс в воде. На его лекциях я не был. А вот лекции других сотрудников слушал. Вроде интересно, но непонятно все тогда было. Идем, бывало, куда вместе, он всю дорогу говорит. Любил, правда, крепко так, с матерком, выразиться. Настоящим русским мужиком был. С меня ростом, но такой крепыш, как белый груздь.

Седи рабочих я там самым молодым был, и мужики меня частенько в конце недели к Николаю Владимировичу командировали. Куда денешься? Беру пузырик — и к нему. Прихожу, а у них там, на веранде, диспут. Он всегда вполоборота к дверям сидел. Увидит, тут же встает — и ко мне: «Что, Петь?» «Да вот, — говорю, — мужики послали спиртовочку заправить». В общем, никогда не отказывал.

Спустя годы здесь, на Миассово, снимался фильм «По следам Зубра». Ради интереса я тогда склад открыл, ключи были у меня. Ученики его, принимавшие участие в съемках, любопытства ради начали рыться, и нашли там много документов с грифом «совершенно секретно». В сарае они никому не нужными пролежали не один десяток лет. Еще был случай. Однажды Тимофеев-Ресовский получил от приятеля из Германии письмо, в котором тот интересовался, можно ли приехать на биостанцию. А он в ответ: если сможете, приезжайте. Тот прямо сюда. Приехал нелегально. Его тут же засекли. Скандал большой был. Немца в 24 часа выдворили из Союза. Нам еще долго про этот случай лекции читали, настраивали на бдительность. Конечно, кто-то негласный был тут из органов госбезопасности. Николая Владимировича, разумеется, «пасли» и на Миассово. Он же до конца жизни не был реабилитирован.

Так кто же он, Тимофеев-Ресовский, работавший в наших краях? Прежде всего это всемирно известный русский ученый с такой непростой судьбой, что пережитого им хватило бы на несколько жизней. Его называли невозвращенцем, человеком с сомнительным прошлым, работавшим в гитлеровской Германии, попавшим под амнистию, но неоправданным. Знавшие его люди отзывались о нем как о человеке энциклопедических знаний. Он прекрасно знал историю — русскую и европейскую, живопись, музыку, поэзию. А еще любил петь, танцевать. Его характеру вообще была присуща жизнерадостность.

Написано о нем немало. Книги, воспоминания, многочисленные публикации и даже записи устных рассказов. А с каким пристрастием был встречен роман Д. Гранина «Зубр».

Многие факты этой статьи взяты с благодарностью к их авторам. Перескажу прочитанное вкратце. По материнской линии Николай Владимирович из древнего аристократического рода князей Всеволожских. По отцовской — потомственный донской казак. Ему было 14 лет, когда началась Первая мировая война. Гимназист Тимофеев-Ресовский, как и многие его сверстники, прибавив год, оказался на фронте. А там грязь, кровь окопной войны и всеобщее моральное разложение.

По дороге с фронта — долгое, с невероятными приключениями возвращение в Москву. Учеба в университете у великих учителей Кольцова и Четверикова. Занятия прерывались призывами в Красную армию, и он, князь Всеволожский и казак Тимофеев, красноармейцем воевал против белых. Возвращаясь с фронтов в университет, учился вновь. Диплом об окончании он вместе с женой не получил: посчитали ненужной формальностью.

В1925 году Тимофеев-Ресовский был направлен Совнаркомом в помощь немецкой науке в Германию, в институт профессора Фогта, для развертывания работ по генетике. В 1933 году в Германии к власти пришли фашисты. После 1934 года террор развернулся в СССР. Под репрессии попали два брата Николая Владимировича. Начались гонения на генетиков. Тимофеевы-Ресовские оказались в труднейшей ситуации. Николай Владимирович рвался домой, в Россию, но Кольцов, передав: «не возвращайся — погибнешь!», остановил его.

В годы войны Тимофеев-Ресовский оказывал всевозможную помощь тем, кого преследовали фашисты, кто к нему обращался. Старший сын Дмитрий, антифашист-подпольщик, студент Берлинского университета, погиб в застенках Маутхаузена.

В Германии русский ученый стал центром, объединяющим многих незаурядных людей — физиков, биологов, математиков, музыкантов. Он много ездил и своими выдающимися работами по генетике стал широко известен в мире. Знающие люди говорят, что он вместе с двумя немецкими учеными впервые определил размер гена.

Все годы пребывания в Германии Тимофеев-Ресовский сохранял российско-советское гражданство. В 1945 году началась эра атомного оружия, и он был приглашен возглавить в СССР исследования по генетическим последствиям радиационных поражений. Однако по приезду в августе 1945 года Тимофеев-Ресовский «по ошибке» был арестован. Как невозвращенец и враг народа осужден и отправлен в карлаг на 10 лет по 58-й статье.

Н, когда стране понадобились люди, чей ум был в силах изучить последствия радиоактивного излучения, его разыскали. Он умирал от голода на тюремных нарах. Когда Тимофеева-Ресовского доставили на Урал, в Сунгуль, он не мог стоять на ногах. Его вылечили, и он стал руководить секретным отделом научного института. До 1953 года он был под стражей и до конца жизни оставался репрессированным спецпереселенцем. В лагере серьезная болезнь навсегда лишила его возможности читать, а почерк стал неразборчивым. Может, поэтому он не жалел времени на всякий треп и, поднимая его до высот науки, готов был говорить о чем угодно.

Бывавшие на его лекциях вспоминали: «Какой забытый русский язык, логика, интонации, метафоры! А главное — свобода. Свобода и глубина мысли, свобода оценок и суждений... В нем уживались изысканность и грубость. Откуда он такой свободный и громогласный? Из лагерно-тюремных университетов».

В Сунгуле и на Миассово Тимофеев-Ресовский вел, как он отмечает в своих воспоминаниях, наиболее продуктивные экспериментальные исследования, начатые еще в Германии. Сотрудниками Николая Владимировича на биостанции в Ильменском заповеднике были: его жена Елена Александровна и сноха Нина Алексеевна Тимофеева, супруги Царапкины, Преображенские, Куликовы, Изможеровы, Абатуровы, Гусевы и др.

— Петр Тимофеевич, а долго ли существовала биостанция на Миассово?

— В 1964 году Тимофеев-Ресовский уехал с Урала в Обнинск. Но лаборатория продолжала работать. За него остался Куликов Николай Васильевич.

Пи завлабе Борисе Алексеевиче Миронове биостанцию закрыли, вывезли оборудование, захоронили в могильник то, что не надо было перевозить, и все забетонировали. Было это в 1978 году.

Влад в науку ученого был достойно оценен мировой общественностью. Тимофеев-Ресовский — действительный член (академик) Германской академии естествоиспытателей, почетный член Американской академии наук и искусств, Итальянского общества экспериментальной биологии, Менделеевского общества (Швеция), Британского генетического общества, член-учредитель ВОГиС им. Вавилова, член Общества содействия наукам им. Макса Планка (Германия), действительный член Московского общества испытателей природы, Географического общества, Всесоюзного ботанического общества. Николай Владимирович — лауреат медалей и премий Лазаре Спалланцани (Италия), Дарвинской (Германия), Менделеевской (Чехословакия, Германия), Кимберовской (США).

Умер Н. В. Тимофеев-Ресовский в Обнинске в 1981 году, так и не дождавшись своей реабилитации. За две недели до смерти его исповедал отец Александр Мень. 19 декабря — день зимнего Николая Угодника — всегда был святым для Николая Владимировича. На основании Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» Тимофеев-Ресовский реабилитирован был лишь в июне 1992 года.

Использованы материалы:

Грехов Александр.
Виктор Суродин, «Миасский рабочий»2009 год.
Медведев Рой Александрович, «Атомная катастрофа на Урале».

Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter